Мы продолжаем знакомить наших читателей с воспоминаниями врача, государственного деятеля, кандидата медицинских наук (1935), заслуженного врача РСФСР (1952) Чубукова Александра Васильевича (1888–1964).

Ознакомиться с ранее опубликованными воспоминаниями можно, перейдя по ссылкам: часть1, часть 2, часть 3.

«Мои воспоминания»

[Не позднее 1964 г.]

Годы Империалистической и Гражданской войны

303-й полевой подвижной госпиталь на 200 коек возглавлял доцент Красногорский, по специальности «педиатр»; старшим ординатором был врач Таратынов – патологоанатом; ординаторами были: терапевт (фамилию забыл), работавший раньше на железной дороге, и я, только покинувший школьную скамью. Средний медперсонал состоял из трех фельдшеров с солидным стажем и трех медсестер из Вятского общества Красного Креста [примеч. Вятского комитета Красного Креста]. Остальной персонал госпиталя состоял из 2 аптечных работников, нескольких хозяйственных, счетно-канцелярских работников и значительного количества солдат-санитаров. Госпиталь имел два отделения: хирургическое на 100 коек, которым заведовал я, и терапевтическое – на 100 коек, возглавляемое терапевтом. Вся работа хирургического отделения заключалась в ежедневных перевязках, причем легкораненые оставались в госпитале до выздоровления; нуждающиеся в операции переводились в другой, более сильный хирургический госпиталь, а те, которым требовалось длительное лечение, направлялись в тыловые госпитали. За время моего заведования отделением я сделал лишь одну операцию – экзартикуляцию пальца! Через некоторое время терапевтическое отделение превратилось в заразное. По-видимому, для того, чтобы предохранить заведующего-терапевта, имеющего большую семью, от заражения, его сделали заведующим хирургическим отделением, а меня, хирурга, перевели заведовать заразным отделением. Отделение быстро заполнялось больными дизентерией, брюшным тифом, столбняком и др. Тут я натерпелся таких мучений, о которых вообще не воображал. Легко сказать: взять ответственность за лечение ста заразных больных! Мне не с кем было посоветоваться. Я все свободные вечера штудировал взятые на фронт учебники. Терапевт, вставший во главе хирургического отделения на 100 коек, как-то решил, по-видимому, оправдать свое назначение и тоже сделал экзартикуляцию пальца, но забыл про асептику, в результате чего у раненого получилось гнойное воспаление всей кисти.

Начальник госпиталя и старший ординатор не вмешивались в лечебное дело. Впрочем, Красногорскому как-то взбрело в голову пропитывать все бинты угольным порошком. В течение некоторого времени раненые ходили с черными перевязками на всех раненых местах, пока один видный генерал, заглянувший в госпиталь, не запретил производить на них опыты. Что делали наши руководители по госпиталю, я решительно не знал. Мне было только известно, что Красногорский играет на рояле, что он приобрел резиновый комбинат для душа, чем он хвалился. Все было свалено на двух слабых в медицине ординаторов. Кроме трудной и ответственной работы, два ординатора несли посменно круглосуточное дежурство. В один из осенних дней ожидалось прибытие в госпиталь царя, по-видимому, в связи с решением устроить в Могилеве «ставку». Мы все подтянулись. Терапевт даже нацепил какой-то орденок. Красногорский потребовал, чтобы он снял этот орден. Как можно, чтобы какой-то ординатор носил орден, когда он – начальник – не имеет его! Мне было приказано, чтобы я отдал рапорт царю, а сам Красногорский со старшим ординатором находились между койками, показывая вид, что они будто бы обходят больных. К моему великому счастью, царь не посетил госпиталь.

Весь этот госпиталь с педиатром, патологоанатомом, терапевтом и новоиспеченным врачом производил жалкое впечатление, был карикатурой полевого госпиталя действующей армии. Хорошо было в Могилеве, где находились другие госпитали, куда можно было перевести тяжелораненых. А что должен делать 303-й госпиталь в полевых условиях, когда во время тяжелых боев потребуется оказать немедленную хирургическую помощь? 303-й госпиталь не мог дать ровно ничего для моего дальнейшего медицинского развития, кроме стыда и горя. Руководители госпиталя принадлежали к тем людям, которые сваливают работу, а также и неудачи на других. Я долго размышлял и подал заявление с просьбой направить меня в действующую армию. В конце 1914 г. я получил приказ о переводе меня в 30-й пехотный Полтавский полк, прослужив в госпитале около 4-х месяцев.

Через 10 лет я снова встретился с Красногорским. Это случилось в Воронеже, где я заведовал губздравом [примеч. губернский отдел здравоохранения], а он был видным профессором и заведовал кафедрой детских болезней. Он очень обрадовался, усиленно звал меня, чтобы я послушал его лекции. Между прочим, он рассказал, что Таратынова расстреляли красные, когда белые пытались угнать волжские суда по Каме. Он так ругал большевиков, что я вынужден был напомнить, что являюсь коммунистом.

Полтавский полк получил свое название в честь важнейшей в истории Полтавской победы и был у начальства на виду. Командовали им, как правило, полковники генерального штаба. Полк входил в состав 8-й дивизии Самсоновской армии, которая в самом начале войны вторглась в Восточную Пруссию и после первоначальных успехов подверглась 30 августа полному разгрому. От Полтавского полка осталось всего 800 человек. В момент моего назначения полк был отведен в местечко «Ветка» в 20 км от Гомеля для пополнения. Туда я и отправился сначала по железной дороге до Гомеля, а оттуда – на извозчике до Ветки.

Местечко было большим селом преимущественно с еврейским населением. Мне отвели довольно большую избу, дали мне в денщики молодого низкорослого еврейского парня Нухима, верховую лошадь с вестовым. Мой Нухим боялся даже подходить к лошади. Конечно, получили по лошади и другие врачи, но один из них, врач Зак, от лошади отказался. Когда его впервые посадили на вполне смирную лошадь, мимо него с бешеной скоростью промчалась, по-видимому, вырвавшаяся лошадь. Зак вообразил, что это скачет его лошадь и свалился на землю, как мешок. С тех пор он всегда ездил на санитарной повозке.

Полк в скором времени был полностью восстановлен. Он состоял из 4-х батальонов. Каждый батальон состоял из рот по 200 солдат. Кроме того, была команда разведчиков, оружейный мастер, священник, нестроевая рота с обозом и 2 разряда. Санитарная часть состояла из 5 врачей, 4 фельдшеров, значительного количества санитаров, 16 крытых санитарных повозок. Старший врач полка, Аксаков, был полным и высоким человеком, по специальности «терапевт». Другой врач – Зак, о котором я упоминал, представлял из себя молчаливого, замкнутого пожилого человека. Третий врач (фамилию не помню), акушер-гинеколог, имел порядочный врачебный стаж. Остальные два врача только что окончили ВУЗ: Лифшиц, веселый краснощекий юноша, и я. Годовой размер зарплаты врача выражался в следующем:

1) Жалованье – 875 руб.

2) Квартирные и другие –260 руб.

3) Полевые – по 4 руб. в день.

В начале января 1915 г. полк выступил в поход сначала пешком до Гомеля, а затем погрузился на поезд и двинулся на фронт. Первой нашей целью был Гродно. Там нас поставили на позицию в 4-5 км от города. Как потом мы узнали, немцы прорвали фронт и шли к Гродно. Наша дивизия была отправлена на его защиту. Помню, мы стояли на ничем не приметной местности. Вдруг грянул оглушительный взрыв. Все оцепенели, лошади поднялись на дыбы. Оказалось, что мы стояли на форту № 2 и что это был выстрел огромного 8-дюймового орудия. Их в обычное время не было видно: они были погружены в землю и только для выстрела поднимались вверх особым механизмом. В скором времени полк поставили на позицию недалеко от форта, где он окопался. Санитарная часть расположилась несколько сзади в небольшой ложбинке.

Перед полком находилась небольшая высота. Там стояли немецкие войска, огражденные проволочными заграждениями. Эту высоту наш полк и должен был взять. Уже ранним утром другого дня произошла атака во главе с самим командиром полка. Едва ли атака продолжалась более 30 минут, как она была отбита ружейным, пулеметным, артиллерийским огнем, гранатами, минометами. Во время этой атаки был убит сам командир полка. Говорили, что во время разгрома в Восточной Пруссии он присвоил полковую кассу и хотел смягчить тяготеющее над ним подозрение. Вторая атака тоже не принесла успеха. В общем, полк потерял убитыми и ранеными около половины офицерского и ¾ солдатского состава.

Во время и после боя через санитарный пункт прошло огромное количество раненых бойцов. Санитары все время приносили на носилках тяжелораненых, перекладывали их на снег и снова уходили за новыми ранеными. Вокруг пункта скопилось очень много тяжелораненых. 13 санитарных фургонов могли одновременно взять только 32 тяжелораненых бойца и отвезти их за 6 км в дивизионный госпиталь. Рейс в 12 км (туда и обратно), процедура выгрузки и оформления документов требовала несколько часов. Стало быть, даже те больные, которые были кандидатами на следующий рейс, должны были ждать несколько часов, и это при 12 градусном морозе! Мы делали все, что могли: поили горячим чаем, покрывали одеялами и другими материалами. Страшно сказать: многие замерзли на наших глазах. Через нас пролетали все выпускаемые неприятелем пули, снаряды. В самом начале этой стрельбы доктор Зак в паническом ужасе вскочил на санитарную повозку и приказал кучеру гнать лошадь прочь от санитарного пункта. Вернулся он после прекращения стрельбы.

Я остановился на этом боевом эпизоде потому, что это был первый бой, в котором я участвовал, и еще потому, что он был характерным для последующих сражений. Во всех их поражало одно – пренебрежение к солдатским массам. Ведь ясно же было, что нельзя ждать победы без разрушения проволочного заграждения врага, а проволочные заграждения можно было разрушить только артиллерийским огнем, но у нас не было достаточного количества снарядов. Правда, солдат часто снабжали большими ножницами, какими стригут овцам шерсть, чтобы, тихо подкравшись, резать проволоку в ночное время, или давали самим атакующим солдатам соломенные маты, чтобы набрасывать их поверх проволочных заграждений и перебрасываться через них. Все это было глупой затеей. Высшее командование хотело победы, полагаясь на ножницы, соломенные маты и солдатские массы.

Я не делал никаких записей, не вел дневника и поэтому не помню многих подробностей боевых действий полка и его санитарной части. Полк прошел за два года моего пребывания в нем огромный путь от Сопоцкина на севере до Сандомира на юге в виде вогнутой дуги с выпуклостью на запад, а оттуда – до Барановичей. В Сопоцкине мы увидели страшную картину разгрома: все его улицы были забиты самой разнообразной поломанной военной техникой. Это было, очевидно, частью того поражения, которое произошло несколько месяцев тому назад в Восточной Пруссии. Мне запомнились лишь некоторые названия наиболее важных боевых действий – это бои под Гродно, Ламжей, Варшавой, озером Нарочь, Островом, Остроленкой, Красником, Люблиным, Барановичами и др.

В то время работа полковых врачей была тяжелой. Кроме лечения больных, врачи проводили санитарно-профилактические мероприятия: выбор места и систематическое обезвреживание отхожих мест, наблюдение за чистотой воды и за работой нортоновских колодцев, за качеством пищевых продуктов, своевременным лужением котлов, проведением различных прививок против заразных заболеваний. На врачей была возложена также ответственность и за противохимическую оборону. Это случилось после того, как немцы применили хлор против одной из наших дивизий под Варшавой, причем почти вся дивизия погибла. В то время никто не думал о химической войне: она была запрещена международным договором. Гибель дивизии от хлора вызвала панику в армии. Чувство полной беспомощности против газовой атаки овладело войсковыми частями. В первое время в срочном порядке раздали всем солдатам и офицерам марли в несколько слоев с тесемками для завязывания сзади. Марля закрывала нос и рот. Кроме того, все получили по бутылке особой жидкости для смачивания марли, причем, конечно, забыли о пробках, а где было взять их на фронте? Затем появился аппарат Зелинского в виде резинового шлема, соединенного гофрированной трубкой с самим аппаратом. Перед окопом клался сухой хворост, а в окопе стоял сосуд с керосином, чтобы в случае газовой атаки зажечь хворост, рассчитывая, что подымающийся вверх дым и огонь увлекут вверх и газ. В каждой воинской части был выделен дежурный, который следил за движением ветра и отвечал за быстрое оповещение о начале газовой атаки при помощи удара в железную полоску. Я помню, какая охватывала всех тревога, когда дул тихий ветер со стороны немцев. Мы обучали солдат, как пользоваться и хранить прибор Зелинского, систематически проверяли его целостность, а также следили за соблюдением всех других противохимических мер. Наш полк не подвергся воздушной газовой атаке, но стрельба по полку химическими снарядами была. Я помню первого солдата, пораженного газом. Недалеко от него разорвалась газовая бомба. Ударная волна сбила его маску, и он надышался газом. После каждого выдоха из носа и рта выходил клубок розовой пены. Мы стояли вокруг него беспомощные и потрясенные.

Мы питались из офицерского котла. Суп и второе блюдо были мясные, хлеб белый. Только доктор Зак отказывался от офицерского обеда, а перешел на солдатский, т.е. бесплатный обед. Он был настолько скуп, что продавал солдатам куски сахара, скопленные из своего пайка. Всю свою зарплату, 200 руб., он посылал в какой-то банк Америки. Зак своей скаредностью не уступал Плюшкину Гоголя. Такого отрицательного типа я больше не встречал. Не отличался он никакими достоинствами и по врачебной линии. В арсенале его лечебных средств были преимущественно йод и касторка. Когда солдаты шли на приемный пункт, они прежде всего приоткрывали дверь, чтобы удостовериться, не Зак ли принимает больных? Кому охота получить полстакана касторки!

Приемы больных были большие: доходили в день до 200 человек. Большинство болезней были простудными. Раз пришел больной с жалобами на боли в животе. От невыносимой боли он катался по полу, хватаясь за живот. Наконец его вырвало большой круглой глистой. Я очень наловчился вытаскивать больные зубы. В таких случаях больных обычно посылали ко мне.

В одно время участились случаи заболеваний венерическими болезнями (сифилис, гонорея). Как выяснилось потом, солдаты умышленно старались привить себе подобные заболевания, чтобы попасть в тыл для лечения. Эти случаи были быстро прекращены, когда пришел приказ лечить венерических больных на месте. Летом 1915 г. в полку было несколько случаев холеры. Ее быстро ликвидировали.

После первого и особенно второго года войны появились «самострелы». Это были пожилые люди, измученные тяготами войны, обуреваемые заботами о многочисленной семье, разрушающемся хозяйстве. Объектом ранения была левая рука, обычно кисть. Наличие ожога, внедрение в кожу крупинок пороха быстро разоблачало виновника. Тогда стали предварительно обвязывать руку мокрой тряпкой, но в постоянном окружении людей было трудно проделывать подобную операцию. В неясных случаях подозреваемого посылали на экспертизу к врачам. Расправа была короткой: военно-полевой суд и расстрел. Врач должен был присутствовать при расстреле и констатировать смерть. Кругом в некотором отдалении стояли солдаты в качестве зрителей. Это, по-видимому, делалось для устрашения. А на самом деле результат получался обратный: рос протест среди солдат против преступной войны. Другой позорной мерой наказания была порка, которая в одно время широко применялась. Такова была участь «сеятеля и хранителя» земли русской. <...>

В период маневренной войны полк все время находился в движении: или в наступлении, или, что было чаще, в отступлении, или в ближнем тылу для отдыха и пополнения. Мы проходили через многочисленные опустошенные селения, городишки. Когда, бывало, зайдешь в какую-нибудь избу и спросишь молока, следовал неизменный ответ: «Ниц нима, вшисто немец забрав» [примеч. перевод «Ничего нет, все немцы забрали»].

Поражала нищета населения: плохая болотистая земля, избы с земляным полом, с одним маленьким окном. Но наряду с нищими селениями встречались и громадные имения Радзивилов, Пшездецких, Сангушко и другие с великолепными дворцами, парками, озерами с лебедями, громадными библиотеками. Для солдат это было чистой находкой. Прежде всего, опустошалась библиотека. Все старались захватить как можно больше книг для курева, т. к. бумагу достать было очень трудно. <...>

В полосе боевых действий, а это было во все время похода, кроме случаев отвода полка на отдых и пополнение, мы жили на вольном воздухе. Ночевали или в фургоне, или на земле, на нарубленных ветках, если были в лесу, или на соломенных матах. В условиях мороза даже в фургоне нельзя было спать более двух часов. Хуже всего было в осеннее время, когда снег перемежался с дождем, а ветер донимал нас, промокших до нитки. Пользоваться фургоном не всегда было возможно, т.к. больных в полку было всегда более чем достаточно.

Во время неожиданного отступления бывали случаи, когда санитарную часть полка в спешке забывали известить о начавшемся походе, и мы оставались без всякого прикрытия между вражескими и своими частями, но все обходилось благополучно.

Однажды полк занимал широкую позицию где-то в районе Белоруссии. Вражеская позиция находилась на расстоянии около 2-х км. Пространство между позициями представляло из себя ровную болотистую местность. Как-то очень рано утром разведчики сообщили, что неприятель покинул свои позиции на одном из участков фронта. Немедленно первому батальону было приказано перестроиться в походную колонну и двинуться за неприятелем. Когда батальон приблизился к неприятельским позициям, вдруг раздался одинокий предупредительный выстрел, и началась ружейная и пулеметная стрельба по батальону. Оказалось, что сообщение разведки было ошибочным, и мы наткнулись на передовое охранение противника. Батальон быстро рассыпался по фронту, залег в цепь и стал окапываться. Я, шедший с группой офицеров, тоже оказался в цепи, в обстановке оживленной взаимной перестрелки. Мне было приказано немедленно организовать перевязочный пункт в ближайшем тылу. Я уходил по дороге, низко пригибаясь к земле или прижимаясь к ней, когда пролетел снаряд. Один раз снаряд упал совсем близко от меня. Затряслась земля, но снаряд не разорвался на мягкой, болотистой земле. Устроил я перевязочный пункт недалеко от дороги за уцелевшей стеной какого-то каменного здания. Там уже находился и санитарный фургон и фельдшер.

Бывали курьезные случаи. Полк некоторое время стоял в одной пересеченной местности и хорошо окопался. Но вот пошел сильный дождь. Наше передовое охранение вдруг сообщило, что неприятель, пользуясь плохой видимостью, поднялся на атаку. Немедленно началась ружейная, пулеметная пальба. Полетели сообщения в штаб дивизии, корпуса. Подтянулись резервы. Верхи постоянно осведомлялись, в каком положении находится бой. Наши отвечали сначала, что неприятель залег перед проволочными заграждениями, а потом – что атака отбита. За удачный бой кое-кто получил награды. А дело было очень простое: несколько человек передового охранения неприятеля, спасаясь от дождя, поднялись и побежали в свой окоп.

Маневренная война кончилась нашим общим отступлением. Оно началось после широкого прорыва на Карпатах наших войск. Восьмая дивизия передислоцировалась в Галицию на помощь отступающим частям. Мы стояли за рекой Сан недалеко от его впадения в Вислу вблизи Сандомира. Цель, поставленная полку, состояла в том, чтобы охранять коридор и мост через Сан, чтобы обеспечить свободное отступление и переправу через эту реку наших частей. Никогда не забуду Галиции, этого благодатного края: ровные черноземные поля, мягкий климат, чистый прозрачный воздух, селения, окруженные деревьями и мальвами, зажиточные крестьяне.

Но вот все войсковые части перешли Сан, и наш полк тоже двинулся в поход. Население большого села, где мы квартировали, относилось к нам [хорошо] и мы к ним хорошо. <...>

Отступление продолжалось около двух месяцев. Полк за это время прошел 400 км мимо Красника, Люблина, Брест-Литовска. Шли ночью, а утром окапывались, чтобы задержать наседающие австро-германские войска. Не успеет, бывало, полк окопаться, а враги уже тут как тут, и тотчас начинался бой в течение всего дня, а ночью снова поход и т.д. Не было покоя ни днем, ни ночью. Я научился спать верхом на лошади. Идет, бывало, лошадь мирным шагом за солдатами с ружьями на плечах, и в ночной тишине иногда кажется, что нет никакого движения. Я незаметно засыпаю, пока не проснусь от неожиданной остановки.

Весь путь отступления сопровождался пожарами. Горели села, стога сена и все, что было способно гореть. В ночное время это море огня со всех сторон производило жуткое впечатление. Помню, проходили мы мимо горящего села. Жители покинули его, но не все животные были угнаны. К бушующему морю огня примешивался отчаянный визг животных. Отступление не было равномерным движением всего фронта, а были прорывы, угроза окружения и т.д. Однажды неприятель прорвал фронт соседнего с нами полка, и нам пришлось срочно отходить, чтобы не быть отрезанными. Полк проходил по дороге рота за ротой по мере подхода с занимаемых позиций. Санитарная часть полка должна была ждать все это время, пока не пройдут все 16 рот. Это было напряженное время, когда каждую минуту можно было ждать появления неприятеля. Полевой устав требовал, чтобы санитарная часть и во время наступления, и во время отступления находилась позади своей воинской части.

Во время отступления наша 8 дивизия около селения Вильколазы внезапно перешла сама в наступление. Противник был разбит. Было взято около 20000 пленных. Я был на одном из участков только что окончившегося боя. Всюду лежали кучками или поодиночке русские и австрийские солдаты. Впервые я видел последствия рукопашного боя. При непосредственном сближении, особенно в последние годы, солдаты не торопились пускать свои штыки в цель, а кидали ружья или русские, или австро-немецкие солдаты, смотря по обстоятельству. В течение двухмесячного отхода было не до бань и все необычайно обовшивели. На остановках солдаты снимали свое белье и трусили его над костром или истребляли поодиночке, но все это мало достигало цели.

Отступление остановилось где-то около Барановичей, которые находились в руках неприятеля. Началась позиционная война. Главным методом войны было рытье подкопов под неприятельские позиции, чтобы взорвать их. О ведении подкопа говорил далеко слышный равномерный стук мотора. Успех или неудача в захвате или потере территории уже измерялись только десятками или сотнями метров. Появились хорошо вырытые окопы с длинными ходами сообщений. Но как бы ни был хорошо устроен окоп, жить в нем было трудно, особенно в осеннее или в зимнее время. Зимой донимал холод, тем более что нельзя было разводить костер, а осенью окоп заливался водой. Было грязно, мокро, негде обсушиться. Одолевали насекомые. Трудно себе представить, как тяжело приходилось солдатской массе. Неудивительно, почему так быстро росло дезертирство. Окопная жизнь даже в лучшие погожие месяцы была однообразна, скучна до одурения: ни книг, ни журналов, ни газет. Офицеры заводили для развлечения кошек, собак, белок, играли в карты. Азартная карточная игра получила особенно широкое распространение не только среди офицерства, но и среди солдатской массы.

В течение моего двухлетнего пребывания в Полтавском полку сменилось пять его командиров. Первый командир полка был убит, как сказано, в первом же бою. Второго командира я помню очень мало, редко его видел. Его сменил полковник генштаба Гейдеман. Это был человек высокого рода, очень толстый. Когда он с трудом взбирался на крупную лошадь, она пятилась под громадной тяжестью, не могла свободно скакать. Был он строг и требователен. Навел в полку строгий порядок и дисциплину. Впоследствии Гейдеман возглавлял штаб Советской армии. После него командовал полком тоже полковник генштаба Болдырев, человек широко образованный, учтивый, хороший оратор. Он часто созывал офицеров и вел с ними занятия по вопросам тактики, по составлению и чтению топографических карт. Впоследствии генерал Болдырев командовал белыми войсками в Сибири. После Болдырева полк принял полковник генштаба Каменев. Я его плохо знал, т.к. скоро был переведен в тыл. Он подписал мой послужной список. Впоследствии Каменев был Верховным Главнокомандующим всеми вооруженными силами Советского Союза, маршалом, членом ВКП(б). Погиб как жертва культа личности Сталина.

За 2 года беспрерывных боевых действий я жил в самых разнообразных условиях боев и походов: в блиндажах, окопах, в открытых местностях. Я обычно сопровождал военные части для выполнения отдельных боевых заданий, но не был ни ранен, ни контужен. Всегда подверженный простудным заболеваниям, больной туберкулезом легких, я даже поздоровел. Постоянное пребывание на свежем воздухе, удовлетворительное питание, постоянное движение пешком или верхом на лошади (я не пользовался санитарным фургоном) – все это благотворным образом влияло на мое здоровье, успокоило нервно-психическое состояние тем, что все мое внимание было направлено на жизненно важные, вечно меняющиеся события, отвлекая от обсуждений своих внутренних переживаний. Для меня походная жизнь оказалась лучшим лечением, чем курорты и санатории. Туберкулез верхушек легких превратился из активной формы в фиброзную. В бытность мою в Чувашской АССР врач Ефремов, осветив рентгеновскими лучами мои легкие, сказал: «Ну, брат, благодари судьбу, что избавился от страшной опасности».

За время моей работы в 30-м Полтавском полку я был награжден тремя боевыми орденами: Анны III степени и Владимира II и III степеней.

ГИА ЧР. Ф. Р-1860. Оп. 1. Д. 43. Л. 17 об.–19 об., 21–28. Подлинник. Машинопись.

Продолжение следует...

_____________________

Послужной список зауряд-врача 30-го Полтавского полка Александра Чубукова. 26 марта 1917 г. ГИА ЧР. Ф. Р-1860. Оп. 1. Д. 48. Л. 1-2. Подлинник.

М.А. Чернов

62-14-95