Мы продолжаем знакомить наших читателей с некоторыми главами очерка «Тропы моей юности» Георгия Михайловича Ломоносова.

Воспоминания Г.М. Ломоносова «Тропы моей юности»

1981 г.

Глава третья

Через несколько дней после пережитого, шагая по улицам Казани, по пути в ВХУТЕМАС, я ничего вокруг не замечал, никого не видел. Я был полностью поглощен воспоминаниями о матери. Словно в киноленте прошлого, перед моими глазами ожили события, эпизоды, случаи давно минувших дней. Тонкая, глубокая нежность и жалость к маме переполнила мое сердце. Мне казалось, что иногда я был с ней недостаточно нежен, порой непочтителен, а иногда даже груб. Вспоминались случаи, когда я еще был совсем ребенком. <...>

Погруженный далекими воспоминаниями и терзаемый всякими мыслями, я не заметил, как очутился в ВХУТЕМАСе. Но учеба не шла в голову. Надо было решить, как жить дальше. Обдумав свое положение, я решил немедленно возвратиться в деревню. Другого выхода не было. С этой целью я пошел в дирекцию. Здесь меня всячески уговаривали не бросать учебу. Давали разные советы, но все это не облегчало мое положение. Так я ушел из ВХУТЕМАСа.

Придя на квартиру, я быстро собрался, но как добраться до деревни? Это было не так-то просто. Это теперь можно когда угодно и куда угодно проехать со всеми удобствами, даже билет принесут на дом. Можно ехать и по железной дороге, и автобусом. Можешь лететь и самолетом. Тогда положение было иное. Поезда ходили редко. Об удобствах вообще не могло быть и речи. Вместо пассажирских вагонов в большинстве случаев были товарные, но и они были переполнены. Можно было видеть едущих на крышах вагонов и между вагонами. Паровозы отапливались дровами, при том сырыми, поезда часто останавливались для погрузки дров где-нибудь около леса. Я видел подростков, ехавших под вагонами в «собачьих» ящиках. На станциях люди ожидали отправки по несколько дней. Однако трудности меня не остановили, и я собрался ехать.

Если бы я в тот момент обратился за помощью к своему дяде Якову Романовичу, то он, безусловно, придумал бы что-нибудь лучшее. Он мог отправить меня на паровозе, на котором работал не то машинистом, не то кочегаром наш земляк дядя Семен. Но я не стал просить дядю, так как решил, что он ни за что не согласится отпустить меня в деревню сразу после болезни.

Теперь, даже через много лет, я не могу простить себе этот поступок, так как он едва не стоил мне жизни. При этом, уходя от дяди без предупреждения, я стал виновником большой суматохи, беспокойства и переживаний. Семья дяди была крайне напугана моим внезапным исчезновением и в первую ночь почти не спала, разыскивая по городу, а на второй день вынуждена была обратиться в милицию.

Ушел я из дома от дяди в 3 часа дня, когда он и члены его семьи находились на работе. Одевшись в свой солдатский полушубок и большие валенки, захватив порцию хлеба, полученную по карточкам на один день, и, вложив в мешочек шесть томов сочинений А.С. Пушкина, подарок своего друга Алеши Малькова, я вышел из квартиры. Через несколько минут я уже был на вокзале. Кое-как пробрался в один из его залов. Все помещение вокзала было переполнено людьми. Тут были взрослые и дети, мужчины и женщины, гражданские и военные. Среди них не мало было и мешочников¹. Одни выходили из помещения, другие втискивались на встречу. Люди валялись на полу и на скамейках. Тут же были и мешки, котомки и сундуки разных размеров и фасонов. В залах стоял сплошной гул. Пахло карболкой, махоркой и всякими человеческими испражнениями. Я прошел к тем, кто готовился к посадке на поезд. Как только подошел к этой группе, около меня оказались какие-то военные, которые потребовали у меня документы на право проезда по железной дороге. Их у меня не было. Моя просьба пропустить в вагон, ввиду сложившихся у меня исключительных обстоятельств, осталась безрезультатной. Я был удален из зала. Моя попытка вновь пристроиться к этой группе не имела успеха. Мне осталось или возвратиться на квартиру дяди или же пройти пешком до следующей станции, где, по моему мнению, легче было попасть на поезд.

Я решил добраться до следующей станции. Выйдя из помещения вокзала, направился по линии железной дороги. Сколько времени я шел, не помню, но до ближайшего разъезда «Лагерный» добрался довольно быстро, пока в домах еще не зажигались огни. Я был весь потный, хотя погода стояла очень холодная и мои заледеневшие валенки стучали как деревянные.

Войдя в помещение разъезда, я увидел сидевших на скамейках людей. Очевидно, они были служащие железной дороги. На меня они не обратили никакого внимания. Я понял, что пассажирские поезда здесь останавливаются в исключительных случаях, и решил до наступления ночи добраться до следующей остановки. Выйдя из помещения, направился вперед по линии железной дороги. Мороз все крепчал, хотя сам я этого почти не чувствовал. В этот момент я думал только о том, как бы побыстрее дойти до ближайшей станции или разъезда.

Но только я тронулся в путь, как услышал сзади грохот идущего поезда. Я обрадовался: почему-то мне показалось, что поезд обязательно остановится. И поезд действительно остановился. Мне нужно было добежать до поезда, пока он еще стоял. Бежать по снегу было тяжело, а в больших валенках, в полушубке и с книгами – втройне. Я вскочил на сцепку между вагонами, встал одной ногой на нее, а правой рукой схватился за какой-то железный крюк. Придерживаясь за крюк, я ощупью стал искать упора для своих ног, но поезд в этот момент тронулся, и я остался в висячем состоянии. На ходу поезда я уже не мог изменить своего положения, но и держаться дальше было невозможно.

Я сразу почувствовал, что рука моя немеет, а тяжесть тела все больше тянула в низ. Мне было ясно, что стоит только расслабить руку, и я окажусь под поездом. Мне, безусловно, сильно мешали книги. Без них я наверняка чувствовал бы себя значительно легче, но я не допускал мысли расстаться с ними. В то же время не мог ехать и в таком положении. Прыгать же с поезда на полном ходу было страшно. Борясь за свою жизнь из последних сил, прижимал к себе левой рукой котомку с книгами, а правой ногой продолжал искать упора. Я думал только о том, как удержаться до момента, когда поезд замедлит движение или остановится. Но уже силы мои иссякали, и держаться дальше не мог. Осталась маленькая надежда на спасение: опуститься на сцепление при определенном положении. Опустившись на это сцепление, я еще мог продержаться некоторое время, если, конечно, все пойдет удачно. Меня уже не пугали ни глубокая ночь, ни мороз, ни усталость. Я думал только о том, как удержаться на месте. Сам себя уверял, что для комсомольца не должно быть безвыходных положений, что он должен преодолевать любые трудности. Сказав себе, что все равно не поддамся, разжал руку и очутился на сцеплении верхом. Расчет был правильный. Это спасло от гибели. Но и тут я оказался в не на много лучшем положении. Холодное железо до боли жгло и без того окоченевшие ноги. Снова возник вопрос, что делать дальше, но поезд вскоре замедлил ход и остановился среди поля. Воспользовавшись этим, я спрыгнул в снег, надеясь пересесть на тормозную площадку, но ноги настолько одеревенели, что не смог сделать ни одного шага. Я вынужден был потоптаться на месте, пока немного ожили мои ноги. Кое-как добежал до первой тормозной площадки и только успел вцепиться руками за верхнюю ступеньку тамбура и занести ноги на нижнюю, как тронулся поезд. Под мышкой я держал котомку с книгами. Мне теперь осталось только подняться на верхнюю ступеньку площадки, и я спасен. Такого удобства для себя и предполагать не мог. Я сказал себе, что здесь я буду до некоторой степени защищен и от ветра. Но с нижней ступеньки я не заметил, что на площадке были люди. Как только я закинул туда котомку и пытался подняться, неожиданно получил сильный удар пинком ноги в грудь и, не успев даже вскрикнуть, кубарем полетел вниз и очутился в глубоком снегу.

Поезд ушел. Я вновь оказался один среди снежных просторов. Кругом – ни души. Была мертвая тишина. А мороз все крепчал.

В первую минуту я буквально растерялся и находился в каком-то оцепенении, но постепенно пришел в себя и заметил, как ярко светила луна, как сурово и медленно плыли облака. И опять тот же вопрос: «Как быть дальше?». Возвращаться назад было бессмысленно, так как поезд, на котором я ехал, завез меня далеко от разъезда. Идти же вперед было страшно, так как не знал расстояния до ближайшего пункта. При том я чувствовал сильную усталость, и меня тянуло ко сну. Раньше, когда я ездил в поездах, мне казалось, что промежутки между станциями настолько малы, что можно пробежать пешком. Теперь же им не было ни конца, ни края. И все же оставаться здесь даже на короткое время было равносильно гибели. Выкарабкавшись на откос, прежде всего обнаружил, что у меня нет котомки с книгами, с которыми я не расставался с момента выхода из дома. Это меня страшно взволновало. Я забыл об усталости и долго топтался на одном месте. После долгих поисков, я, наконец, нашел свою котомку. Но когда я взял ее в руки, то обнаружил, что она развязана и в ней не хватает двух томов. Новое волнение. Расстаться с ними было жалко, и я начал искать их снова. К счастью, я их нашел быстро, бережно вложил в котомку и обмотал веревкой. Помню, что руки мои замерзли настолько, что мне было очень трудно ее завязать. Взяв кое-как котомку на плечо, снова двинулся в путь. Идти было очень тяжело. Через каждые несколько шагов останавливался и, отдышавшись, снова двигался дальше.

Пока шел, прошли, громыхая, два товарных поезда, но о том, чтобы прицепиться к ним на ходу, нечего было и думать. Как я не крепился, после ухода второго поезда, мне стало жутко. В тот момент для меня не было на свете счастливее человека в тулупе, который сидел на тормозной площадке последнего вагона. Как будто все живое ушло с этого места с прошедшим поездом, остался я один. Среди этой огромной, мертвой и холодной тишины я чувствовал себя одиноким и беспомощным. На всю жизнь запомнилась эта ночь, яркая луна, страшные сугробы и уходящие куда-то далеко белые облака. Никогда не забуду, как я вздрагивал, когда эту мертвую и холодную тишину прорезал иногда пронзительный свист ветра. Мне было особенно страшно, когда вспоминал рассказы пожилых людей о бродивших в такую погоду голодных волках и мысленно представил картину, которую я видел в одном из дореволюционных номеров журнала «Нива». Под заглавием «В голодный год» на ней было нарисовано шествие огромной стаи голодных волков. Это была жуткая картина. Будучи ребенком, да и в ученические годы, не мог спокойно смотреть на эту картину. Эти волки иногда снились мне, и я с криком просыпался среди ночи. Журнал «Нива» с этой картинкой у нас хранился долго, и впоследствии я не один раз вспоминал этот маленький эпизод своего тяжелого пути, вместе со стаей голодных волков.

Мною овладел страх. Но я понял, что страх может повлечь за собой гибель, и всеми силами старался убедить себя, что никакой угрозы нет, и что страх этот не имеет никакой почвы. Я снова сказал себе: «Я же комсомолец, а комсомольцы должны быть людьми смелыми во всех отношениях, а я распустил слюни!». Перебирая в памяти все то, что слышал от людей о волках, я убеждал себя, что волки нападают на людей в исключительных случаях, когда они страшно голодны и когда люди сами их преследуют. Одинокие волки, якобы, даже избегают людей. Вспомнил рассказ дяди Гаврила об одном мальчике, который при нападении на него волка сунул ему в пасть острую железную палку и убил его. «У меня же в кармане перочинный нож», – подумал я, и тут же вытащив этот нож, раскрыл и вложил в рукавицу. Рассуждая так, я не только взбодрил себя, но и оказался в полной боевой готовности. Теперь мне стало совсем не страшно. Шел долго, временами бежал. Но, к сожалению, бодрости у меня хватило ненадолго. Шагать становилось все тяжелее и тяжелее, спотыкался, падал. Клонило ко сну. Иногда впереди мерещились черные точки, и мне казалось, что наконец-то нарвался на волков, но точки эти исчезали так же, как и появлялись.

Вскоре впереди заметил маленький огонек. Думал, что это мне только кажется. Стал всматриваться внимательнее и убедился, что свет виднеется из маленького окошка. Радости моей не было конца. Как будто и усталость прошла, и шагать стало легче. Вот огонек, кажется, совсем близок, но добраться до него никак не могу. Еще одно усилие, и я очутился около будки путевого обходчика, единственной постройки, кроме небольшой уборной.

С большой радостью и надеждой я подошел к будке и постучался в окно. Оттуда послышался голос: «Кто там?». Когда сказал, что я прохожий, и попросил разрешения переночевать, последовали брань и угрозы. Голос был мужской, грубый. На свою повторную и убедительную просьбу я услышал: «Сказано, катись дальше, иначе выпущу свою собаку».

Это было сверх всякого ожидания. Меня словно ударили обухом топора. Человек, от которого я ждал сочувствия и помощи, оказался жестоким, бесчеловечным. Обессиленный, я опустился прямо на снег. Собрав оставшиеся силы, я встал и дошел до уборной. Знал, что здесь тоже не спасение от мороза, но все же это помещение. Оно защищало от обжигающего ветра. Действительно, попав в помещение, я почувствовал себя лучше. Мне даже стало тепло. Вскоре я заметил, что меня клонит ко сну. Это меня испугало. Я хорошо запомнил одну из сказок Андерсена, как один солдат зимой, замерзая в поле, испытывал самые приятные ощущения. Потому был уверен, что стоит мне поддаться такому ощущению, я засну здесь навсегда. Я дергал себя за уши, стучал ногами и до боли щипал шею и щеки. Очевидно, я настолько устал, что и эти меры были недостаточны для того, чтобы уберечься от сна. Не заметил, как задремал. Однако во сне я все же продолжал свой путь по снежным сугробам. Вижу, как летит стая гусей. Думаю, как же так, глубокая зима, вдруг гуси, откуда же они взялись? Гуси незаметно исчезли. Я все иду. Шагать, как будто стало легко, легко. Вдруг на горизонте увидел избушку. Бегу к ней. Откуда-то около нее появилась мать и кричит мне: «Сынок, сынок, вставай скорее, не спи, ты же замерзнешь!». Я отвечаю ей: «Нет, мама, я вовсе не сплю», но сам не могу двинуться с места, ноги прилипли. В этот момент ко мне подошел какой-то военный, схватил меня за шапку и, сильно дернув, сказал: «Ваш документ!».

Я проснулся лежащим на полу и никак не мог понять, где нахожусь. Потом вспомнил все. Дверь уборной, где я лежал, оказалась открытой, под действием ветра она ударяла меня по лицу. Теперь стало ясно, какой «солдат» схватил меня за шапку и, дернув, сказал: «Ваш документ!». Это был бред замерзающего человека. Видно, я внутренне боролся со своим сном, и какой-то нерв сторожил меня, не давая возможности заснуть крепким сном. Ветер и хлопанье двери помогли мне пробудиться от страшного сна. При таком состоянии я не мог дальше оставаться в этом помещении ни одной минуты. То ли оттого, что немного вздремнул, то ли от испуга, вызванного сном, почувствовал себя легче. Я снова в пути, теперь и шагать стало лучше, хотя я весь дрожал от холода.

Прошел товарный поезд. Сколько и как шел дальше, представляю теперь так, словно все это было во сне. Помню, что добрался до деревни. Ни в одном доме не было света. Была глубокая ночь. Я подошел к одному дому, постучал в окно – меня не пустили. Подошел к другому, также постучался, но результат и здесь такой же. Пока шел к третьему, заметил баню и, не долго думая, направился туда. Она оказалась теплой. Раздевшись, полез на лавку, положил под голову узелочек с книгами, лег и вскоре заснул.

Когда проснулся, начинало уже светать. Съел взятый в дорогу кусок хлеба. Очень хотелось еще спать, болели ноги. Но надо было идти. Чем дальше дорога, тем меньше чувствовал боль. Когда наступил день, я добрался до города Свияжск и зашел в помещение станции. Одна старуха, заметив меня, заинтересовалась мной и стала расспрашивать, откуда я и куда еду. Я рассказал ей обо всех своих приключениях. Мой рассказ очень удивил ее. Она предложила мне кусок лепешки, несколько картофелин и соленых огурцов. Я поел с таким аппетитом, как будто до этого никогда такой вкусной пищи не пробовал.

Из разговоров окружающих я понял, что попасть на поезд и здесь почти невозможно, что в ожидании посадки люди лежат здесь по несколько дней. Я решил не задерживаться и тут. Подкрепившись, я почувствовал себя бодрее, и мне казалось, что стоит только пройти Свияжск, Юдино, Зеленый дол и мне удастся сесть в поезд.

Я шел и шел. Наступил снова вечер. Снова ночь. За это время прошел Васильево, Юдино, и еще какой-то разъезд. Здесь и застала меня ночь, которую провел в помещении станции. Утром опять в дорогу. Шел день. Настала третья ночь, которую провел также на одном из разъездов. Утром снова в дорогу. Наконец, добрался до Тюрлемы. Сесть в поезд мне и здесь не удалось.

Теперь-то я думал: хоть ползком, но доберусь до своей станции Урмары, что теперь до нее – рукой подать, хотя это были 20 труднейших километров. Снова дорога, снова сугробы. Я окончательно выбился из сил и до станции Урмары дополз в полном смысле слова. Это было на четвертые сутки утром.

ГИА ЧР. Ф. Р-2595. Оп. 1. Д. 10. Л. 21–33.

Продолжение следует...