Воспоминания Г.М. Ломоносова «Тропы моей юности»

1981 г.

Глава восьмая

В конце марта 1923 г., вскоре после Областного съезда комсомола, мне и Феде Степанову вручили путевки в Казань на только что открытые юридические курсы. Без особой подготовки и не задерживаясь дома, мы, взяв на дорогу продуктов, пошли на станцию Урмары. Быстро приобрели билеты и очутились в вагоне подошедшего поезда.

Все шло нормально. Но когда сели на свои места, нас охватило радостное волнение. После пережитых ужасов голода и неимоверных усилий по их преодолению, мы как бы очутились в положении людей, выброшенных на берег волнами бушевавшего моря и оставшихся невредимыми. Мне трудно описать всю глубину тех радостных волнений, но помню: словно не веря своему счастью, мы снова и снова перечитывали документы о направлении нас на учебу, а затем до боли хлопнули друг друга по спине, выразив таким способом свои восторженные чувства. Ведь сбылось наше желание о продолжении учебы.

Вспомнил первую свою поездку в Казань семь лет назад. Она ожила перед моими глазами во всех своих деталях. Как и в этот раз, я ехал преисполненный радости и восторга. Но тогда я был почти ребенком, не знал еще никакой горести и печали. Теперь же я еду после тяжелых испытаний, не ребенком, а значительно возмужалым и окрепшим.

Попал я в Казань зимой 1916 г. во время школьных каникул в десятилетнем возрасте. Мой дядя Яков Романович, приехавший из Казани, решил взять меня с собой. Мои родители с большой радостью согласились с этим. Приглашение в Казань для меня было самым большим и радостным событием. Мне даже не верилось, что так скоро увижу Казань: никому из моих сверстников еще не выпадало такое счастье. Особенно торжественным был день выезда. В доме было полно гостей. Прибыли даже из других деревень. На столах в особых деревянных посудах стояло пиво и несколько четвертей водки. Отец и мать потчевали гостей, преподносили им пива и водки. Водку тогда в деревне пили мало и пользовались только рюмками. Угощали своим пивом и водкой и провожающие родственники. Пили, ели, пели песни и плясали. В избе стоял сплошной гул. Казалось, что он слышен далеко за пределами деревни.

Когда настала минута прощания, дядя первым долгом подошел к деду, обнял его и поцеловал. Дед прослезился. Затем он подошел к бабушке и поступил таким же образом. Она заплакала. Затем дядя простился с моим отцом и другими близкими родственниками, знакомыми, со всеми остальными, пожав им руки. Одетые в теплую зимнюю одежду, дядя и я вышли во двор. Там уже стояла лошадь, запряженная в сани. Вслед за нами вышли все домашние и гости. На дворе и на улице было полно людей. Когда мы сели, отец и мать преподнесли дяде по стакану пива. Это называлось «дорожным стаканом». После этого лошадь тронулась. Провожал нас до станции Урмары дядя Самсон Романович. Дядя гнал лошадь во всю и на станции мы очутились очень быстро. Здесь он сам купил нам билеты и по прибытии поезда мы сели в свой вагон. В вагоне было очень много пассажиров, некоторые стояли. Пахло карболкой. Мне уступили место около окна. Нашелся человек, который освободил место и для дяди. Вокруг нас сидели пассажиры, сосущие трубку. Не привыкший к табачному дыму, я стал кашлять. Надо мной посмеивались, говоря: какой же я мужчина, если не выдерживаю махорочного дыма. Постепенно я успокоился и перестал кашлять.

Дядя мне сказал, что до Казани 80 верст. Хотя я знал это и без него, но в моем понимании это расстояние было совсем небольшое. Всю дорогу я смотрел в окно: было очень интересно наблюдать, как мелькали деревни, поля и леса.

Наконец, к вечеру мы прибыли в Казань. Первое, что бросилось мне в глаза, как только мы сошли с поезда и вышли из вокзала, это большие дома и множество извозчиков в длинных, как у попов, кафтанах и в поношенных шапках. Дядя подошел к одному из них, что-то сказал ему. Тот, обернувшись, поднял покрывало с саней и предложил сесть, и мы поехали.

На улице начало темнеть. Падал мягкий пушистый снег. Навстречу нам неслись такие же, как у нашего извозчика, сытые, красивые лошади.

Я любовался всем, что попадалось на пути. Все для меня было ново. Все интересно. Все иначе, чем в деревне. Меня привлекали красивые вывески магазинов, одежда на горожанах, блестящие погоны на студентах. Я без конца задавал дяде вопросы, а он охотно отвечал на них.

Дядя жил на Задне-Георгиевской улице Суконной слободы. Теперь эта улица, кажется, переименована. Вскоре мы очутились в его квартире. Жена дяди – Ульяна Андреевна встретила нас очень приветливо и ласково. Она сняла с меня верхнюю одежду и повела в комнату, где посадила за стол и стала угощать пирогами из белой муки и разными сладостями. Таких вкусных пирогов и конфет я никогда до этого не пробовал. Вначале я стеснялся кушать и отказывался от угощения, но потом постепенно осмелел.

После обильного угощения дядя повел меня в кинотеатр «Электро». Помещался он в суконной слободе, недалеко от квартиры дяди. Никогда до этого я не видел кинокартину, но слышал от взрослых, что в городе показывают живые картины.

Когда мы вошли в зрительный зал и уселись на скамейку, заиграла музыка. Это вызвало у меня приятное чувство. Вдруг свет погас, и на экране появилось название картины. Я прочел: «Последние дни Помпеи». Тогда еще не было звукового кино, а поэтому о содержании фильма можно было узнать только из данных к нему пояснений.

В фильме показывали событие, происшедшее несколько столетий назад, – гибель города Помпеи. Я увидел, как на Помпею обрушилась огромная огненная лава, как люди, обреченные на гибель, плакали, обнимали друг друга, прощались с жизнью. Увидел, как по улице бегали домашние животные, дикие звери. Особенно запомнил кадры, где страшно напуганные львы, леопарды бросались из одного угла в другой.

Картина запомнилась настолько хорошо, что и теперь, спустя более полувека, мог бы рассказать полностью ее содержание. Она оставила тогда у меня настолько сильное впечатление, что долго не мог заснуть, а когда заснул, вскоре проснулся от кошмарных снов. Мне снились свирепые львы, леопарды и волки.

На другой день рано утром, одевшись, вышел на улицу. Дворники убирали дворы и улицу. Увидя меня, они расспрашивали о том, откуда я приехал и к кому, есть ли у меня родители и где живут, учусь ли я и в какой школе. Я с удовольствием отвечал на их вопросы.

Когда возвратился с улицы во двор квартиры, то здесь увидел хорошо одетого и красивого мальчика примерно моего возраста. Он подошел ко мне и спросил, как я попал в этот двор. С трудом подбирая слова, я стал объяснять, что приехал к своему дяде Якову Романовичу в гости. Мы познакомились. Он оказался славным, добродушным и словоохотливым. Сказал мне, что он сын хозяйки дома Богачевой, в доме которой живет мой дядя Яков Романович. Затем разговор пошел о том, где он учится, какие уроки им задали в школе и чем он больше всего интересуется. Я тоже рассказал о своей школе, об уроках, какие задавались в последнее время, о своем учителе Туймедове и о многом другом.

В школе я часто рисовал. Часть рисунков я привез с собой в Казань. Мне очень хотелось показать эти рисунки и похвастаться перед ним, так как я рисовал неплохо и мои рисунки хвалили все. Я пригласил его в квартиру и показал ему свои картины.

Рисунки мои мальчику очень понравились. Он пригласил меня к себе, обещав показать мне хорошие книги. Это было вроде ответного визита. Я с удовольствие принял это приглашение, и мы тут же пошли к нему. Увидев квартиру, я долго стоял, не двигаясь с места. Такую красоту в доме я видел впервые. Стены были в позолоченных узорах. На окнах висели шелковые занавески. В комнате, куда мы зашли, стояли две блестящие никелированные кровати, висела огромная картина в позолоченной раме, был большой книжный шкаф, стол и несколько красивых стульев с позолоченными спинками. Это, очевидно, была спальня.

Здесь находилась хозяйка дома – мать мальчика, которая, увидев меня, спросила своего сына, кого он привел. Когда тот сообщил ей обо мне, она тут же повела нас в другую комнату. Это была комната сына. В ней стояла красивая никелированная кровать, стол, стул и детский книжный шкаф. Все было чисто, красиво, пахло духами. По просьбе сына хозяйки я нарисовал несколько человеческих фигур и деревенскую природу. Мои рисунки у него вызвали восхищение, и он показал их матери, которая также похвалила эти рисунки.

За свои рисунки я был удостоен приглашения на елку. Тогда я не имел никакого представления о елках, так как у нас в деревне никто елку не устраивал.

В назначенное время я пришел туда в числе первых. Меня встретила мать мальчика и, вежливо взяв меня за руку, повела в комнату, где я рисовал. На сей раз комната выглядела совершенно по-другому. Том стояла огромная, разукрашенная елка. На ней висели позолоченные игрушки, конфеты. Вскоре комната наполнилась мальчиками и девочками.

Все мальчики были одеты в красивые костюмчики, а девочки в разноцветные платьица из дорогого материала. Лишь я был в ситцевой рубашке, в бумажных шароварах и валенках, которые хозяйка предложила мне оставить при входе. Я остался только в шерстяных носках и чувствовал, как мои ноги притягивали взгляды всех присутствующих.

Вскоре мальчики и девочки взяли друг друга за руки и образовали круг, а затем, когда зажгли свечи на елке, стали кружиться вокруг нее и петь песни. Сначала пели «Каравай, каравай …», потом «В лесу родилась елочка» и еще несколько песен. Я не был безучастным, а наоборот, прыгал и кричал больше всех. Очень уж хотелось показать, что и мы, деревенские мальчишки, тоже «не лыком шиты». После песен начались обычные игры, но в них я показал себя профаном, т.к. не знал их.

Затем хозяйка пригласила нас к столу. Этого момента я ждал с самого прихода. Очень уже пахло вкусным. Когда же мы сели за стол, я сильно оскандалился. У меня не оказалось достаточно выдержки и культуры: сразу потянулся за пирожным и взял его из тарелки своими руками, не ожидая подачи. Хозяйке это явно не понравилось. Она сердито посмотрела на меня и что-то сказала сыну. Я понял, что она высказала нелестный отзыв о моем поведении. Когда подали в стаканах какую-то розовую смесь, я опять схватил первым и выпил залпом. Сын хозяйки, очевидно, увидев, что я за столом справляюсь лучше всех, спросил меня, понравился ли мне кисель. Я был уверен, что выпил варенье, т.к. в деревне кисель делали из овсяной муки и запивали жидкостью, изготовленной из конопляного семени. А варенье я видел однажды у своего учителя. Я ответил имениннику, что я выпил варенье, а не кисель, что кисель бывает белого цвета, и делают его из овсяной муки. Разгорелся спор, который кончился тем, что хозяйка взяла меня за руки и вывела из-за стола, сказав: «Убирайся вон, чтобы духа твоего здесь не было!». Я ушел, не сказав ни слова.

На другой день дядя узнал о моем посрамлении и крепко посмеялся надо мной. Он сказал, что в гостях следует быть культурным и очень глупо затевать споры, тем более тогда, когда не уверен в своей правоте. Он сказал, что сын хозяйки был прав, что в данном случае угостили киселем, а не вареньем, и разъяснил разницу между вареньем и киселем.

Увлекшись воспоминаниями, я и не заметил, как проехали Свияжск. Вскоре прибыли в Казань, на юридические курсы.

ГИА ЧР. Ф. Р–2595. Оп. 1. Д. 10. Л. 66–73.

М.А. Чернов