Чубуков Александр Васильевич родился 23 августа 1888 г. в д. Большое Бисярино Тетюшского уезда Казанской губернии (ныне село Тетюшского района Республики Татарстан). В 1914 г. окончил медицинский факультет Казанского университета. Участвовал в Первой мировой войне в качестве врача 303-го полевого подвижного госпиталя (Могилев), врача 30-го Полтавского пехотного полка, врача тылового артиллерийского запасного полка. В 1918–1922 гг. работал заведующим Рыбинского городского отдела здравоохранения, в 1922–1928 гг. – заведующим Воронежского губернского областного отдела здравоохранения, в 1928–1931 гг. – народным комиссаром здравоохранения Чувашской АССР.

В 1936–1938 гг. Александр Васильевич состоял приват-доцентом кафедры глазных болезней Казанского государственного института усовершенствования врачей, с 1938 г. работал директором Башкирского медицинского института, в 1950–1958 гг. – заведующим вторым отделом Уфимского трахоматозного института.

Предлагаем читателям ознакомиться с воспоминаниями Чубукова Александра Васильевича, находящимися на хранении в фонде № Р-1860 «Чубуков Александр Васильевич, офтальмолог, заслуженный врач РСФСР, кандидат медицинских наук, доцент».

Незначительные погрешности текста в архивном оригинале, не меняющие смысла слов и текста (мелкие описки и опечатки, правки слов и др.), при публикации не воспроизводятся или исправляются без всяких оговорок. Пропущенные части текста обозначались знаком <…>.

«Мои воспоминания»

[Не позднее 1964 г.]

Детство

Темнеет. Солнце неохотно скрывается за далеким лесом. Мне около 2-х лет. Я лежу на руках у отца, опустив голову и закрывши глаза. Он говорит: «Посмотри, вон стоит дерево, а вот идет человек». Я открываю глаза и действительно вижу дерево, человека и радостно улыбаюсь. Ведь я могу смотреть только в сумерках – у меня болят глаза. Еще помню – я стою около крыльца своего дома. Ко мне подходит огромная собака и обнюхивает меня. Конечно, собака вовсе не была огромной, а я был очень маленький. Я бью ее ручонкой по морде, а она кусает меня за плечо. Я с громким ревом бегу домой пожаловаться маме на гадкую собаку. Помню я еще как бабушка разливала по раскрашенным глиняным чашкам чай, сваренный в котле. Во всей деревне был единственный самовар, принадлежавший старосте. Это были самые ранние воспоминания моего детства.

Большое Бисярино, где мы жили, было маленькой деревушкой с населением около тысячи человек. Оно лежало в безлесной, довольно унылой местности. Возле домов не росли ни деревья, ни кустарники, ни цветы. Только по берегам небольшой речки, Бисярки, протекающей около деревни, росли высокие ивы и тополя. Здесь располагались огороды, где росли разнообразные овощи, кроме помидоров – их высокие вкусовые качества не были известны. Это говорит, как обособлено протекала общественно-хозяйственная жизнь деревни. Только некоторые семьи имели сады на своей усадебной земле. В начальный период коллективизации, когда население имело превратное представление о колхозах, все сады были вырублены, кроме нашего. Жители деревни бедствовали. У большинства хлеба не хватало до нового урожая, а у некоторых – даже до нового года. Налоги росли, особенно выкупные платежи. Со времени освобождения крестьян они достигли огромной суммы (выкупные платежи были отменены во время революции 1905–1907 гг.). Только единицы уходили на заработки. Многие жили, побираясь в более богатых селениях. Большинство населения было неграмотным и невежественным. Если кто-либо побывал в больнице, то выданным ему лекарством пользовались и другие больные независимо от его заболевания. <…>

Не так уж давно фамилии у всех были скользящими, как у тюркских народов. Устойчивые фамилии появились с того времени, когда имя прадеда Никита, начиная с отца, превратилось в устойчивую фамилию «Никитин». Но наряду с устойчивыми фамилиями, остались не менее устойчивые прозвища. Прозвищем нашего рода было слово «чубук». В какой-то инстанции почему-то меня записали по прозвищу и я, таким образом, стал Чубуковым, а все другие члены семьи остались Никитиными.

Хотя население давно приняло православие, оно совершенно не знало сущности христианского учения, а воспринимало только его обрядовую сторону, да и то не полностью. Все, что говорили и делали служители церкви, было непонятным и принималось как заклинание, как это делал мой дед по материнской линии, считавшийся большим мастером по заклинательской части. Суть дела была одна и таже. Поэтому православие и язычество одновременно и мирно существовали в течение долгого времени. Я смутно помню, как по случаю какого-то языческого обряда закалывали, купленную всем миром, лошадь и справляли за деревней шумное празднование, как с песнями и колокольцами возвращались ранним утром домой. Помню также, что, наряду с официальными именами, существовали более употребительные языческие имена – Тӗгеҫ, Юман, Нарспи и др.

Жили мы в доме деда по отцовской линии. Семья состояла из деда, бабушки, родителей, детей; последних всего было 10 – два мальчика и 8 девочек. Из десяти детей умерли в разном возрасте шестеро. Все же семья всегда была большая. Удивительно, как успевала справляться мать: она мыла, стирала, готовила еду, пряла, ткала, шила, рожала, нянчила детей и т.д. Лишь тогда, когда старшая из сестер, Оля, подросла, главная тяжесть нянчиться с малышами легла на нее. Мать была высокая, стройная, здоровая женщина. Она никогда, как и отец, не обращалась за врачебной помощью. Меня она родила в поле во время жатвы и сама принесла меня домой. Она была неграмотной, не знала русского языка. Веселая, добрая, она любила детей. Меня, по-видимому, несколько баловала. В детские годы любимым местом моих игр с приятелями была речка. Здесь мы «ловили» рыб удочками, где роль крючка выполнял кусок согнутой проволоки. Мы сооружали через всю речонку «гигантскую» плотину при помощи многих слоев дерна и купались в образовавшемся «озере». Иногда мы замечали плывущие по реке разноцветные кружки. Думаю, что их замечали и взрослые, но никому не приходило в голову, откуда и почему появляются эти кружки. Когда я несколько подрос, наша речка меня уже не удовлетворяла. Мы с ребятами частенько отправлялись за 2 км к другой более глубокой реке – Улеме, куда впадала наша речонка. Там была водяная мельница, высокая плотина, довольно широкая водная поверхность. К одному берегу реки примыкал широкий луг. Около реки мы проводили целые дни, много раз купались, отдыхали и бегали по лугу. Приходили изредка мальчишки из соседнего русского села Тинчурино и тогда немедленно начинались военные действия. То они гнали нас чуть ни до деревни, то мы, воодушевленные близостью родного тыла, далеко гнали своих противников.

Наш сосед по дому был большим любителем рыбной ловли. Он имел длинную сеть. Идя на рыбалку, он вместе с сыном брал и меня. Ловля происходила на реке Улема вечером и ранним утром. Почти во всю ширину реки протягивалась сеть, и все мы принимались гнать рыбу, начиная с издалека бросать в воду камни, глыбы земли, а с лодки бить воду веслом. Обычно, попадалось много довольно крупной рыбы. Ужинали свежей рыбой. Ночевали на лугу.

Будучи сельским учителем, отец не бросал и сельское хозяйство, как делало большинство сельских учителей. Он был очень трудолюбивым, предприимчивым человеком. На усадебной земле развел сад, состоящий из полторы сотни яблонь различных сортов, преимущественно, антоновки, аниса. Этот сад в течение нескольких лет приходилось часто поливать. Вода доставлялась бочкой из реки, что было довольно трудно. Отец долго возился над проблемой доставки почвенной воды на территории усадьбы. Был вырыт глубокий колодец. Вода действительно появилась, но как ее достать в большом количестве? Отец решил использовать силу ветра, как на ветряной мельнице, но все многочисленные попытки его не удовлетворили. Наконец, он купил в Казани механизм по подъему воды. Затем увлекся пчеловодством. Был на соответствующих курсах в Казани. Создал пчельник из 75 ульев типа Левицкого. Пчельник находился в 7 километрах от деревни, рядом с большим казенным лесом. На участке пчельника посадил молодые деревья, построил глинобитный дом для омшаника.

В семье все время царил напряженный труд для всех членов семьи, чтобы справиться со всеми разнообразными делами. У нас никогда не было наемных рабочих. Все делалось руками членов семьи. В отношении работы отец был очень требовательным, раздражительным в результате многолетней изнурительной учительской работы.

Я уже с 8–9 лет принимал активное участие в хозяйственных работах: в поливке огорода, сада, прополке, жатве и т. д. Хлеб убирали серпами. Косили только сено. В процессе косьбы хлебов, при сгребании их в валки, перевозках, скирдовании – пропадало много зерна, а при молотьбе цепами не все зерна выбивались. При уборке же хлебов серпами, вязке в снопы, перевозке и скирдовании – терялось минимальное количество зерна, а при молотьбе все удары цепов падали на колосья. В хорошо сжатой полосе не оставалось ни одного колоса, не то что теперь, когда с убранного поля можно собрать большое количество колосков. На уборку хлебов мы выезжали с восходом солнца, а возвращались с его заходом. Весь длинный летний день мы работали под палящими лучами солнца с перерывом в 1–2 часа для обеда и отдыха. Если ночь предвиделась ясная, работали и часть ночи. В таком случае мы ночевали в поле. Я уставал ужасно. В течение короткого сна не досыпал. Когда мы рано утром выезжали на работу, я мгновенно и крепко засыпал, как только успевал лечь на дно телеги. Уборка хлебов серпами является безусловно самой тяжелой работой в сельском хозяйстве и при том требующей больше времени, чем при уборке косой. Все же вся уборочная работа заканчивалась во-время, т. е. до того, как хлеб начинал осыпаться. Этого можно было достигнуть только необычайным удлинением рабочего дня и интенсивностью труда. Поэтому время уборки урожая издревле считалось «страдой». Но эта страда давала крестьянам единственное условие для существования. Недаром существовала поговорка: «мужик пашет плачучи, а жнет скачучи». А урожай? Считалось хорошим, если он получался сам-семь, т. е. на каждое посеянное зерно семь зерен урожая.

Как теперь все изменилось! Будто широкая и глубокая пропасть легла между дореволюционным и теперешним временем. Многочисленные и разнообразные машины заменили труд – страдание крестьянского населения производительным и рациональным трудом. Резко поднялась и продолжает подниматься урожайность полей. В корне изменились общественно-политические и культурные условия жизни села. Только те, которые знали и испытывали дореволюционное положение крестьянства, могут по достоинству оценить происшедшие гигантские перемены в их жизни.

Отец в течение 43 лет был сельским учителем, сначала церковно-приходской школы в течение короткого времени, а затем – земской школы. То было время начала семидесятых годов, когда появилось течение к насаждению грамотности среди «инородческого» населения руками самих «инородцев», получивших соответствующее образование. Отец рассказал, что, когда он был учителем церковно-приходской школы, «жалование» выдавалось один раз в полгода и за получением его приходилось ездить в г. Тетюши. В родной деревне была только церковно-приходская школа. Поэтому отца назначили учителем земской школы в селе Байтеряково, расположенном в 50 км от родной деревни. В начале осени каждого учебного года вся семья переезжала в Байтеряково, нагрузив на телегу домашний скарб и привязав корову веревкой к телеге. Весной таким же путем семья возвращалась обратно. Для меня наиболее важным событием путешествия была переправа через Свиягу на пароме.

Село Байтеряково было богаче родной деревни, там и земля была лучше и люди жили зажиточнее. Имелась возможность для развития овощеводства, благодаря большому заливному лугу. Особенно славилось Байтеряково выращиванием капусты, которая вывозилась на базар. Можно было выделывать кирпичи без большого добавления к земле нужных веществ.

Здание школы было довольно приличным. Имелось большое помещение, где размещались парты для 40–42 учеников. Один из углов входной стороны был разгорожен дощатой стеной, образуя комнату для школьного сторожа. В здании школы находилась квартира для учительской семьи. Я с ранних лет, как начал ходить, сопровождал школьные занятия, ходил между партами, часто мешал занятиям и меня нередко прогоняли домой.

Все преподавание велось на русском языке, за исключением первых двух месяцев обучения. В то время не было чувашской письменности. Если в русских начальных школах было трехгодичное обучение, то в чувашских школах – четырехгодичное. Хотя классов было четыре, отец был единственным учителем. «Жалование» он получал 30 рублей. Крестьяне по этому поводу качали головами и говорили отцу: «Куда ты деваешь такую уйму денег»? Уроки во всех классах проводились одновременно. Можно себе представить, как трудно было вести занятия! При занятиях постоянно шло гудение, а перед началом занятий и во время перерыва стоял такой шум, что было слышно в нашей квартире. Иногда отец приглашал для занятий с малышами наиболее успевающих учеников старшего класса. В те времена бумаги отпускалось мало. Бумагу заменяли аспидные доски и грифельные карандаши. Они были удобны тем, что написанное можно было стирать, особенно они были пригодны для решения арифметических задач. Когда применялась бумага, то написанное учениками осушалось насыпанием мелкого песка, для чего имелись железные коробочки с дырками на крышке.

В школе была небольшая библиотека, занимающая верхнюю половину шкафа. Мне запомнились лишь некоторые: «История государства Российского» Карамзина, «Потерянный и возвращенный рай» Мильтона, «Марусина заимка» Короленко. Я их, кроме «Марусиной заимки», не читал. «Потерянный рай» мне нравился своими картинками. Особенно запечатлелась одна картина летящего сатаны над мрачными ущельями. В то время и в течение первых классов гимназии я был очень религиозным. Читал ветхозаветные истории, Евангелие, душеспасительные брошюры, вроде, «Жизнь Алексия, Божьего человека», «Жизнь Марии Египетской» и др. Любил церковное пение, особенно, пасхальное и рождественское. Я удивлялся, как это взрослые люди не понимают простого расчета – получить вечное блаженство в раю в награду за праведную и мученическую жизнь на земле.

В селе не было никакого общественного места для собраний, кроме школы. В одно время довольно широкое распространение получили, так называемые, воскресные чтения, где давались населению элементарные сведения об окружающей природе. Я помню несколько таких чтений, устроенных отцом. Он говорил о шаровидности земли, причинах смены дня и ночи и др.

К концу учебного года приезжал инспектор к выпускным экзаменам. Мне особенно запомнился один из них – высокий с черной бородой и волосами. Когда я впоследствии смотрел на отца Ленина, мне всегда вспоминается этот инспектор и я думаю, не был ли этот человек действительно отцом Ленина? Ведь Байтеряково находилось на границе с Симбирской губернией, недалеко от Симбирска.

Весною 1900 г., по окончании начальной школы, отец повез меня в Казань и в один «прекрасный день» я очутился в помещении Императорской первой гимназии, где толпилось большое количество разодетых пап, мам и детей. Среди этих людей я представлял резкий диссонанс и казался, вероятно, странным явлением – маленький (я был тогда мал ростом для своих лет) с облупленным от солнца носом, в поддевочке. Я часто думаю, почему отец захотел поместить меня в гимназию, носившую звание императорской, т. е. в какой-то степени привилегированную. Полагаю, что он не подозревал о существовании еще двух гимназий и реального училища. Я не знаю, сколько было претендентов, но помню, что конкурс был большой. Предстояло принять 40 мальчиков. В большом актовом зале с портретами царей, за длинным столом, покрытым зеленым сукном, сидели экзаменаторы. Когда вызвали меня, я ничуть не растерялся и бойко отвечал на все вопросы по арифметике (таблица умножения, сложение, вычитание), Закону Божьему (Ветхий Завет), русскому языку. Когда меня спросили, какие я знаю стихи, я без запинки проговорил «Бородино» Лермонтова, «Дедушку» Никитина. Все это удивило экзаменаторов, особенно знание Ветхого Завета. Уж что-что, это я знал хорошо. Одним словом, по сравнению с ответами других мальчиков, я был исключением, нечто вроде «вундеркинда». Особенно было удачным знание патриотического произведения Лермонтова. Итак – я гимназист.

ГИА ЧР. Ф. Р–1860. Оп. 1. Д. 43. Л. 1–6.

Продолжение следует...

___________________________________ 

Чубуков Александр Васильевич – врач, государственный деятель, кандидат медицинских наук (1935), заслуженный врач РСФСР (1952). Награждён орденом Ленина. 1964 г.

М.А. Чернов